Тот, кто находит удовольствие в уединении, либо дикий зверь, либо Бог.(Аристотель)

Кошачьи лапы
Мягкой темноты
Не вытереть
О коврик о порога.
Вот лунный ковш
Из мягкой бересты
Зачерпывает ночь.
Не так уж много.
Здесь тают
Разогретые леса
У кромки
Неподатливого моря,
Я не боюсь уже-
Глаза в глаза,
Без скидки
На приличия и горе.
Я не засну,
Пока не ляжешь ты.
Как мало вас,
С глазами цвета тины.
Без лоска, без игры,
Без красоты,
С телами,
Сотворенными
Из глины.
***
Это за былевым порогом:
Тихий дом меж лесных озер,
Хохолок на макушке стога,
Вечных галок привычный спор,
Трепет солнца в сетях межсезоний,
Пенный мед позолоченных лип,
Ни войны, ни рубцов, ни агоний…
Просто сон. Просыпаешься – R.I.P

***
Мы все, мы каждый,
Мы не люди –
Просто книги.
Мы в переплетах
Ненадежной кожи,
Стареющей, живой
И поврежденной,
Не ценной, не дубленой,
Невозможной,
И в склепах мы потом,
Как в библиотеках,
Находим упокой
На верхней полке
И ждем, что бог,
Приставивший стремянку,
Найдет нас,
Как в сухой траве иголку.

***
Читая шрамы кончиками пальцев-
Шрифт Брайля – невозможно ошибиться.
Ноябрь. Небо в коматозном штиле
Как на атлантах, держится на птицах.

---

Разлуку умножая на зарю (С) Иосиф Бродский

***
Об одиночестве
Мне не нужно, чтобы всегда рука в руке. Мне не нужны надписи на дверных таблицах и жизнь по календарю.
Меня не интересуют чужие суждения или названия, которые мне дают.
Можно находиться на разных полушариях земли, но спать рядом в полушариях своего мозга.
Если кто-то хочет побыть без меня, то в ожидании возвращения я стану делать закладки в книгах, чтобы потом показать или прочитать вслух то, что понравилось. И я буду надеяться, что другому человеку станет ясно, почему я отметила именно эти места.
Для меня одиночество это не одна грязная тарелка в раковине вместо двух.
Одиночество – это когда не для кого делать такие закладки.

***
Белёсое облако
Распродают по пять дней за кусок
Разве взять на гардину?..
(Здесь должен быть злой смешок)

Рассеянный свет,
Как турист без основ языка,
Любовь же важнее, Господь,
На макушке платка?

Исполнены ночи
Монашеской темноты.
Исполнить желанья, что б
На повестке –ты.

***
Зеленоглазые любимые недели:
Рожденье марта из ушибов и тоски.
Земные соки – словно в баре для коктейлей
С соломинкой растаявшей реки.

***
Солнце сватается к земле,
Но в полуночах –
Вдовий холод.
Флюгер корчится на игле,
Навсегда
Нержавеющ,
Молод.
Пусть не дадено
Мне любви
По строке:
С шалашами
Раем.
Но хоть так.
Иногда на крови
Под маяк
Забивают сваи.

***
Господи, подари ему
Колос будущего урожая.
Его ангел седой от волнений-
Я точно знаю.
Господи, забери по своим проводам
Моих два-три сердечных удара,
Но отдай ему голос в скрижалях своих
Вот так, задаром.

***
Ветер – с оттяжкой, наотмашь,
На пораженье.
Барки бросает на отмель,
А здесь – без движенья.

Светлое вече созвездий
Над головами.
Мы укрываемся пледом
И ткаными снами.

Вектор руки на соске да
На самом томимом
Будет древнее, чем
Эти вот греции, римы…

Стадо теней без роптаний
Бредет за обозом.
Может, затопим камин -
Нас пугают морозом?

***
Я подарю по горгулье каждому углу дома.
Вдоль позвоночника стекает кровь, как вода по стволу, чтобы накормить корни.

?***
Полнолуние

Распахнутая пасть
Зажравшейся Луны
Не молчалива –
Сутки тянет ноту.
Хор ангелов, не в масть
Вернувшихся с войны
Все истекает
Стразами и потом.
Натруженная ложь
Бегущих облаков,
Бегущих с поля боя
На гражданку.
И мускульная дрожь
Обстрелянных ветров,
Глотающих тушёнку
Прям из банки.
Над городом тылы.
Гружёный всклень обоз
И небо враскоряку-
Голь да нитки.
Гагачий крик вдовы
Над орденом из звезд.
И кровь со лба на швах
Могильной плитки.

…Я давно овдовела.
Лет триста уж как.
И те звезды горят
В высоте – не в руках.

***
У земли волосатая грудь:
Клочья трав над сосками озер.
Волчий ветер, и нежить, и жуть,
И палаш горизонта остер.

Жуть и нежность, малиновый стон
Сухостоя в безбожных лесах.
Ветви сеют монетки из крон.
Скоро лето. Весна – на сносях.

---

... ибо ночь — пора тоски и метаморфоз. (с) Рэй Бредбери

Ты не воин. Ни в поле, ни в доме.
Не бывает последней черты.
Этот бог ваш – он словно бы в доле,
Словно делает ставки. Черты
Изумительно тонкого неба,
Изумительно слабых седин
Я действительно в поле не воин
Один.


***
Кошмары

Да Бог с тобой.
Нечесаная ночь
Бледнеет перед днем,
Как перед плахой.
И с ней луна,
Давно седая дочь,
Крещеная
Поверьями и страхом.

Непрочный сон.
С пластинками ногтей
Играет минус,
Крася самоцветом.
До теплоты - десятки
Полых дней
И мир иной
Еще зовется «летом».

И не схитрить.
Былая плавность рук
Украдена
Ожогами от стужи.
Чтобы попить,
Неправедный барчук -
Февраль - сбивает лед
С простывшей лужи.

***
Любовь можно есть

На ногтевых пластинках
Пишется ритм сердца.
Каждое прикосновение,
Каждая надежда
И каждый вопрос,
Боязливые,
Как детеныши.
Дерзкие слова
Рождены робкими губами.
Прослойка пота
Меж двумя телами –
Это кусочек козьего сыра
В сэндвиче, изготовленном
Для Господа.
Любовь можно есть.
Есть, чтобы жить.
И самое лучшее –
Это увидеть, засыпая,
Как Бог облизывает
Свои пальцы.

***
Мой маленький свет.
Варикозные реки
На картах несметных
Непознанных стран,
Понурый обет:
«Навсегда», мол, «навеки»
Ложится на тело,
Как саван, как сан.
Я так не хочу
Ни лукавства, ни мести,
Ни бога во фресках,
Ни споров, кто – бог.
Я просто желаю
Себе быть уместной
И твой – не последний-
Седой волосок.

***
Пускай на разных картах,
Но хотя бы
На этом всеедином сукне неба.
В колоде миллиардов
Пик у горла –
Валеты, дамы, трефы,
Двойки …Где бы
Ни постучался –
Так и нет на стук ответа.
Рассохлись двери,
Но замки упрямо ржавы.
Я в дураках. Я есмь
На карте где-то.
Бумага. Ручка.
Скипетр. Держава.

***
Мой Бог, защити
От непрошеной боли,
От мутного слова,
От близкого дна.
От капель, на скулах
Рисующих солью,
От той, что, как трус,
Не приходит одна.
Дай, Господи, жить
Без сравнений – что было,
Ни зла ни тая,
Ни гнушаясь зеркал.
Я что-то еще
Помянуть позабыла
И не на себя
Расточаю запал.

---

Боль — один из лучших учителей.(с) Екатерина Сиванова

Невозвратный рейс

Контейнеры с грузом
Изъеденных молью сердец
Под палубой ржавых,
Готовых к пути сухогрузов.
На месте компАса
Топорный неструганный крест,
Как глаз, закатилось светило
В туманную лузу.

Ни порта приписки,
Ни жен, прослезившихся вслед,
Ни верных маршрутов
С распахнутым пунктом прибытья.
Наш рейс невозвратен,
Наш кок похоронен и сед,
Фарватер – шаги к гильотине,
К последним открытьям.

***

Я ломаю луну
На двоих, словно хлеб.
С полумесяца можно быть сытым.
Я стремлюсь, как не нерест,
В мой будущий склеп,
Жалкий черт над разбитым корытом.

Я, прости уж,
Осмелюсь коснуться лица,
Залечить боль от ран и проплешин.
Я приветствую тех, кто идет до конца,
Не боясь ни улыбки, ни леших.

***

А зачем одеваются ангелы?
Разве знают они, что нагие?
В городах, истязаемых пламенем,
Жили добрые, злые. Другие.

Волчьим криком полуночи режутся,
Пепел в сердце стучит, как с депешею.
Покидают пожарище беженцы –
Кто в носилках, в гробах, а кто пешими.

***
Лес
Охотничья свора Луны,
Беспородные волки,
По новым снегам загоняют
Пречуткое чудо.
Азартные феи прильнули
К взъерошенным холкам,
В подлесок вливается свет
По ветвям, по сосудам.

Подвижные очи озер,
Их ледовые веки.
Века волшебства, перегноя,
Трескучего наста.
Здесь можно убить ради плоти,
Любовного воя,
Но здесь и ряды из живых
Не дробятся на касты.

***
Перед Рождеством

Разметаны мысли, как тело во сне.
Синица на ветке дрожит, как сердечко.
Горячая чашка с лимоном на дне.
Ворчит домовой за спасительной печкой.

Пластмассовый ангел над крышей затих
И в рамах дверных из метели полотна.
На сердце – ладони проверенный бриг…
Несбывшийся праздник. Сто первый из сотни.




***
Языки – что кнуты.
Напряжённая кожа.
Наши рёбра – мосты
Над разбросанным ложем.

Неочищенный смех,
Неотмытое слово
И удар языком,
И повторно, и снова.

Я пойду под удар,
Защитив и одобрив,
Пусть в награду - кошмар
С птицеедом и коброй


***
Говорят, есть дома,
Где сливное отверстие в раковине на кухне
Засасывает время
И минуты застаиваются там,
Покрываясь жиром и отвращением.
Не кричи на меня.
Ты снова не закрыл зубную пасту.
Передай мне перец.
Ты же знаешь, что я ненавижу
Не прожаренный омлет.

Говорят, есть дома,
Где за печкой вместо домового
Живет счетовод.
Он сводит счеты с мечтами
И случайными феями.
Чтоб завтра же и духу этой собаки
В доме не было.
Еще раз увижу тебя с этим юнцом-
Придушу обоих.

Говорят, что когда
Созвездие Вчерашнего Супа
Входит в астральный дом Нелюбви,
В чуланах осыпаются искусственные елки.
Алло, полиция? Наш сосед убивает жену.

Я только молюсь о том,
Чтобы жить в других домах.

***
Волны
Неуверенный говор
И новорожденный маяк,
И надежда, как голод,
Для которого гибель - свояк.

Расторопные чайки
На раздетых простых островах
Черно-белые шайки,
Покогтистей синицы в руках.

В томных спальнях прибоем
Задается дыхания ритм.
Нас не много – по двое.
А маяк…он ведь все же горит?


***
В доспехах успехов,
Промокая раны
Стодолларовыми купюрами,
Человек плачет по ночам,
Вспоминая тот день,
Когда давно умершая мать-одиночка
Купила ему
Трехколесный велосипед.

***
Миндаль и ладан.
На плите в кастрюле
Разбухли звезды
В несвятой воде.
Фарватер задан.
Как мы ждём июля!
Сквозь феврали,
Сквозь слякоть,
Сквозь «нигде».

***
Я просто так. Без умысла, без злости.
Пугаюсь неуклюжей наготы.
Перемывают-перемалывают кости.
Дорожки слез на шее – как кресты.

***
Оттенки колдовства и воровства
На непорочном, не наскучившем снегу.
День за неделю, год, увы, за два.
И волки умирают на бегу.

И не надейся – не перегорю.
Не убоюсь ни зла, ни седины.
Я быть могла бы. Неизбежную зарю
Я разрываю на бинты и полусны.

***
Ради милости.
Ради малости.
Ведь и надо лишь –
Рука об руку,
Слово за слово
Не из жалости.
Просто гложет
Пурга за окнами.

У полуночи
Очи россыпью.
И постель,
Как горбушка,
Надвое.
Ощетинилось
Время осами,
Отраженья
Уже не гладкие.

Ведь и надо же
Не великого:
По утрам
На привычном столе.
Чашки с мятным.
Ну, или липовым.
Две.

---

Все думают, что больше у них уже не осталось места для боли, пока эта боль не придет

(с)Мартин Эмис


Уже из относительно нового

Вот нежность. Шатры
Волосатых холмов,
Как в детской,
Не убрано в поле.
Озера в манежиках
Из берегов
Играют в «распятье и нолик».

До кратеров кто-то
Прожарил Луну,
Задобрив домашним сиропом,
И дни, как в подполье,
Уходят ко дну
По склочным
Извилистым тропам.

А лица вокруг
Ожидают гостей:
Открытые, на распродаже.
Нет, лучше – в лугах.
Без костей, без вестей,
Без власти, без скуки. Без сажи.

***
Иду на вы.
Иду уже, иду!
Не подгоняйте.
Истерические споры
Меж сном и явью,
Службой за еду
И службой в храме
С оперенным хором.

Заводчик облаков!
Ведь наголо
И несомненно
Ты недобр и недоволен:
Бреду туда, где
Верно и светло,
Но там не свет,
А просто вспышка боли.
Я намертво привык одолевать
И сладость слабости, увы, не по зубам.
Усталость и любовь – ручная кладь,
Не воин в поле. Я не вхож в твой храм.

***
Опять автоматическое письмо, с завязанными глазами:

Поджатые сморщенные листья
Тянутся из грязи,
Словно губы
Сотен давно похороненных стариков.
Они хотят полюбить тебя,
Пол-убить тебя,
Рассказать о том,
Чего ты не хочешь знать.
Если ты замерзнешь до гибели,
Лед в глазницах
Будет сверкать,
Как слеза счастья.
Глаза предадут тебя.
И это станет последним предательством.

***

Мой обнищалый рай и катаракта окон.
Жуками бьется стон в немытое стекло.
Рассерженный мороз прицелен – зоркий сокол.
Он метит в самый раз, где больно и тепло.

***
Пустота
Даже когда ты целуешь чью-то руку, как Библию,
клятвы всё равно – словно под завалами –
под сомнениями.
За пожар сердца не положено компенсаций,
ни от правительства, ни от Бога.
Все, что есть – это справка небес,
Сложенная вдвое по линии экватора,
С мокрой печатью Луны.
Свидетельство о любви, как свидетельство о смерти,
дающее право на всесущное подхоронение,
на надежду оказаться рядом хотя бы где-то.
На станции метро. В супермаркете.
На соседних скамьях в очереди в травматологический пункт.
Без свечи и без соли, но с почетным званием чудака.
Это в тысячу раз искомее, чем пустота.

***
Старческая деменция

Она плачет от имени
Всех неслучившихся мам
И давно по весне
Не моет заросшие окна.
Штукатурка над печкою
Это на шраме шрам,
А она все стыдится,
Когда от мочи - мокро.

Она подпирается шваброй
От лютого зла,
От кошмарных соседей,
От пары незримых вторженцев.
Она унесла себе чай.
Но куда унесла?
Так не хочется быть
У себя же
Своим иждивенцем.

Она ищет истерзанный
Полуошметок бумаг,
Замурованный в сальный
Любимый пакетик.
Ей на улицу бы…
Если б только не враг.
Подышать бы. Но там
Караулят
«эти».

***
Слякоть

Вот луна, как ребенок,
Играющий в призраков –
В простыне из тумана.
Мятый фокусник с миной
Угрюмого мистера.
Это всё без обмана.

Тротуары в тумане,
Дороги в пословицах:
Их достанет для рати.
И подковы, согнувшись,
Неистово молятся,
И бабай на кровати.

***

Разметка на совсем
Не нежной коже.
Здесь радость, здесь пожар,
Здесь Междуречье:
Между речами, рампою и ложей
В которой мягко прячется увечье.
Я – выкройка того, кем бы хотел
Родится, и приснится, и свершится.
Но я по горю, скажем, не у дел,
Как по болезни. Как по старости.
Ключицы –
Они ключи к приснившимся мирам.
Из плоти вырвать? Не ропща,
Без сожалений.
Из двух костей создать
Кровавый срам
Не за кулисами,
Без грима. И без тени.

***
Ревматичные фразы,
Сухие, как губы,
Лепешка из молотой ржи.
Болота, и пепел,
И медные трубы.
Скажи,

Зачем эта правда –
В лицо кислотою?
Вне сказок, вне радости,
Вне…
Та пара драконов,
Забытая Ноем,
Укрылась во сне.

Во сне, полном неба,
Оживших любимых
И пряничных сёл.
Короткая вера,
Хромая надежда,
Фарфоровый скол

Больного клыка
Об избитое слово,
О тайную грязь.
Расколотый клык...
Появиться бы снова,
Уже не боясь.

***

Истеричные руки, пустые и злые –
В браслетах из сказок и ран.
В туманах дороги такие иные.
Обман!

***
Я ушел, облаченный
В надежды с чужого плеча.
О любви и о смуте
Негоже натужно молчать.

Я ушел, зарекаясь
От тихих озер и зеркал.
Я, конечно, раскаюсь:
Горизонт же и дорог, и мал.

***
Оросительная система раневых каналов, по которым свет дня достигает сердца. И сердце, голодное, как нетопырь. Я лучше буду подушечкой для сосновых иголок, пожирателем сырых черепах, призраком на задубевших от соли маяках. Фантомные боли мечтаний и несбывшейся любви куда честнее, чем удобное и одобренное вранье.

***
В нашей гавани скулой садятся суда
На дремучую ложь, как на нож.
Я устал от немилости. Хлеб, как вода,
Полумесяц – дешевая брошь.

Я хотел раскусить бы
Икринку Луны,
Похрустеть Океанами Бурь,
Над волшебной столицей
Желанной страны
Иссушить застарелую хмурь.

В нашей гавани скулой касается льда
Тот, кто в драке пропустит удар,
Здесь волна за волной
Не одна, как беда,
И в глазах у скитальцев – пожар.

---

Способность справляться с болью — величайший дар нашего ума. (Патрик Ротффус)

И снова из ОЧЕНЬ старых архивов, когда я была юна и наивна.

Стреляйте! Стреляйте!
Убийцы блаженны!
Не смерть нестерпима,
А жажда смерти.

***

НОЧЬ В НОЯБРЕ
Там холод. Там клочками ветер
И грязный лед печален.
Там, высоко, воспаленные тучи,
Все снегом никак не прорвутся.
И безнадежно, слабо,
С привычным бездомным отчаянием,
Озябшими крыльями бьется в окно
Душа потерянной собаки.

***

Убили деревья
В моем королевском саду
И тает под ветром
Их в пыль опаленная плоть,
Расчетливой пулей
Над городом сбили звезду,
Чтоб некому было
Бездонную смерть расколоть.


ПЕСЕНКА МАЛЕНЬКОГО ПУТНИКА
Пустые ладони,
Пустые глаза.
Искристые кони
Ждут у дворца

Умчаться крылато,
Вернуться забыть,
Огненным скатом
Мир переплыть.

За зыбкой границей –
Берег другой,
В резных колесницах
Тает покой.

Сладкая доля –
Выйти за край.
Вольному воля,
Спасенному рай.


ИСТОК
Где мой дом,
Шелковой дрожью свечей оперенный?
Где мой дождь,
Стаей невидимых птиц по траве золоченой бегущий?
Как шепот граненый,
Осколки его засыпали
В ладонях моих обожженных.
Со страстью кошачьей тягучие тени
Ласкались,
И было вдыхать их немым наслажденьем,
Пока не остались…
… Клочки и виденья…
…Что вспышками пишут…
…На окнах, на стенах…
…Горячие буквы…
…Где дом твой? Где он?…


ИЮЛЬСКОЕ УТРО
Ты прости, но я завтрашним утром уйду.
Ранним утром, чтоб при прощанье ладонью
Опоздавшую сбить звезду.
Я уйду по той пыльной дороге,
Что видна, будто сон, только мне.
Это ее отраженье
В глазах моих видела мать
При дождливом моем рожденье,
Чтоб тоскливо, как перед разлукой,
Руки извив, зарыдать.
Я уйду к охлажденному солнцу,
Что, проснувшись, еще милосердно,
Я уйду, как в короне, в огне,
И птицы, еще не сгорая,
Первым звуком, как тонким смыслом,
Мой неслышный уход наполнят,
И утренним зонгом своим
Обо мне постаревшему богу напомнят.
Я уйду с не залеченной болью
В жестоком и изгнанном сердце,
Будет нож мой на поясе честен
И коварен за пазухой камень.
Я уйду за любовью.
Я столетья бродил
В самых странных местах,
В деревянных
И каменных городах,
Искал ее воспетый след.
Просмотрел, как страницы,
Тысячи лиц,
Но везде только черные сестры ее – Ложь и Смерть.
Июльское утро, небесная дверь,
За еще одну надежду
Наймет, как слугу.
За пазухой камень, и плата по мне.
Прости, но я завтрашним утром уйду.

---

Он знает: надо смеяться над тем, что тебя мучит, иначе не сохранишь равновесия (с)

(с) Кен Кизи

***
А ты не лжёшь. Живётся без судьбы?
Курганы из непойманных букетов,
Как верстовые крепкие столбы
На той дороге, что из лета в Лету.

***
Ты прочти мою дерзость, боярыня ночь.
Я, конечно, холоп. Но живу без поклона.
Госпожа моих рук, мне, конечно, невмочь
Не войти в твое вечное черное лоно.

Я решился. Решил предпоследнюю даль,
Воспалённый вопрос. Я взломал теорему.
Я умею быть столь же безмолвен, как сталь...
Облака с твоих пяльцев - пирожные с кремом.

Я наелся луны
По пеньковую метку.
Из сети координат -
Будто рыба из сетки.

***

Нас всех обманули - никто не восстанет из пепла.
В павлиньем июле легко накопить свою лепту:
Ошмётками зноя и сдобою солнечной злобы
Мы кормимся впредь. До весны. До озноба и гроба.

***
Острый ветер с реки,
Огрубевший мозолистый берег.
Несомненная осень
Пьет отвар из отжившей листвы.
Охромевшие баржи –
Как упрямые старые лоси.
Бреют воду до дна,
До оскомины, до синевы.

Переходим на шаг
С развеселого пляжного бега.
НесказАнное слово
Бьет в живое почище клинка.
Несомненная осень
Возвращается снова и снова.
Это время войны.
Кто придумал, что ноша легка?

***
Пересмотреть все чудеса
За стареньким окном.
Над каплей меда спит оса.
Почти любимый дом.

Там где-то кто-то ест акул,
Охотится на лис,
Бредет усталый, словно мул,
Выращивает рис,

Взъерошенных вулканов гул
Вкушает на обед,
Преграды слухов, скал и скул
Ломает, как запрет.

А здесь синица-золотник,
Хоть плохонький, да свой.
Пустой диван. Курганы книг.
И я. Почти живой.

***

Я подарю тебе колибри.
Курьера
Между городом и духом,
Меж запахом травы и домофоном,
Меж млеком в небесах
И телефоном
Последней марки. Я…
Я подарю тебе колибри,
Что близок к румпельштицхенам и феям,
К оседлым домовым,
К незримым дамам
Из свиты позабытых королей.
Я вправду подарю тебе колибри.
Он слаб, ему до бога не подняться,
Но клевер с пятизвездочным соцветьем
Он счастлив указать –
Почти на счастье –
И привести к дыре в гнилом заборе
Меж истиной и офисным обедом,
Меж бухгалтерией
И выстраданной страстью.
Я… завтра подарю тебе колибри.

---

Счастье не оставляет памятных шрамов. (с)

(с) Паланик

***
Виолончельная печаль
Чарующей полуночи.
Не быть, не жить, не умолчать.
Девятихвостка улочек

Размокший ломтик сентября
С приставшими чаинками.
Что ни дается - все не зря,
Над спальнями, над рингами.

Я не умею умолять,
Но я молю о сполохе.
Над влажной ямой плачет мать
Непризнанного Молоха.

В седых руках клинок смычка
Нацелен в сердцевину.
Распутья цвета молока.
Забудь.
Я – не покину.

***

Мятный гомон теней,
Карнавал разухабистой плоти.
Дисциплина души
И дрожащие сладкие вербы.
Млечный Путь в сентябре -
След брезгливой усмешки из сотен
Неучтенных огней
Над седой основательной твердью.

Я устал, но смогу
Встретить холод привычным оскалом:
Проржавевшая шкура
Исчеркана рунами шрамов.
Я, конечно, смогу… Ведь и в небо,
Без крови и смерти,
Но с начала времен
С настояньем вонзаются скалы.


***
Недорифмованная нежность,
Недорисованный эскиз,
Недоразмеченные карты,
(Там север смотрит строго вниз).

Недоразмеренные речи
Недовернувшихся с морей,
Что по ночам играют в фанты
И держат спор, кому больней.

---

Я ведь не хотел, чтобы тебе было больно. Ты сам пожелал, чтобы я тебя приручил.(с)

(с) Экзюпери

Тут вот автоматическое письмо опять. Тексты пишутся либо в полной тьме, либо с повязкой на глазах, либо в приступе истерических эмоций. И не редактируются. Сырье такое, но вулканное.

Приходи. Ко мне в косматую голову,
В нежилую постель.
Да ну нет…Все в порядке,
Но холодно
С сентября по апрель.
Если ударить лицом, по глупости,
В самый горний зенит,
Не по щекам – по вискам в волосы
Слезы, как в скит


Бес беспечного лета,
Тебе ведь недолго
Танцевать на стрижах,
В плоскостях по осколкам.
На хохочущем горле
Ошейник из дрожи:
За цепной календарь
Тянет осень. Безбожно.


У меня есть карандаш.
У него тонкий стержень.
Когда я давлю на поршень
И стержень растет от возбуждения,
То становится похожим на шприц,
Которым я забираю
Свою боль
И передаю ее кому-то другому.
Но она, как дитя, бегущее
Из интерната, как искалеченная хозяином собака,
Возвращается к двери.
Я всегда могу купить себе новый шприц.

Я, хирург алфавита,
Копаюсь в ранах
Пострадавших в борьбе за небо
В гангренозной тоске героев,
Не теряющих ни слезинки.
Есть тылы и у ангельских воинств,
Отсылаю туда отчеты.
Почему не спасают – не знаю… Да не знаю я!
Правда, но опыт
Говорит,
Что в морщинистой плоти
Наших лиц есть разрезы глаз
И остановить потоки
Может только лангет равнодушья.
Я молюсь, чтобы вы не просили
Его. Равнодушье – без неба.
Уж лучше сдыхать от гангрены,
Но на этой войне,
Чем остаться
Совсем без огня и без хлеба.
…Зачем вам сто первое лето,
Если оно без стрекоз?

***
У ангелов линька.
У бога похмелье.
Химеры глодают
Разбитых в ущельях.

---

Вы привыкаете к отравленным плодам, растущим на дереве вашей боли. (с) Стивен Кинг

Сигаретный перепел

Т.Л.

Изысканная дичь на пенной простыне
и сигарета, будто дротик, прямо в "яблочко"
(Сердечко пламени так искренне, что сине,
как небо, как мальчишечья футболка
на стуле)
Изрытая луна хромает там, извне,
пришаркивая облаком, как тапочкой
(И веки, как щиток забрала, опустятся
И пресекут сиянье.
на столбиках
сгоревших сигарет
висят слова)
Пусть будет так.
Пусть будит.

***
Если, чтобы заснуть,
Нужна колыбельная или боль-
У меня есть и то, и другое.

Ну, нет же, ведь нас
Не внесли в судовую роль.
Прочь от покоя!

Видишь? Там угольный
Горизонт, в громах,
С сосками торнадо.
Время стоит на коленях:
Виконт
Пред королем. Так надо.

Если, чтобы дожить,
Нужны примирение или ложь –
Увы, нам не по карману.

Наделы плеча
Распахали наотмашь кнутом,
Урожайные раны.

Солнце. Зажмуренные
Глаза, кожа
На грани разрыва.
Стороны света грубы,
Как кирза.
Собраны.
Ждем до прилива.

***
Над полупланетой
Торжественный мрак,
Восторженный запах.
Здесь люди – с глазами
Любимых собак,
В соломенных шляпах.

В разбитых садах
Перехваченный зной,
Скворчит саламандра на гриле,
Никто не неволит
Хрустящий прибой
Количеством футов под килем.

Здесь тихо, когда нам
Нужна тишина,
Осклабленность сердца.
В тавернах вкушают
Блуждающий мрак
С оранжевым перцем.

***
Можно, сжавшись, сидеть с чашкой сладкого кофе, курить сигарету за сигаретой и так проводить годы в отставку.
Недеяние.
Неприкосновение.
Невстреча.
Неправедность.
Не.
Между тем, казнь длится минуты.

---

Далёкая боль ближе к сердцу

Подкину все ж новенького...А то вообще забыла про этот дневник же

Да, стриж – это страж
Подросткового лета,
А страннику крылья,
А пешему храм.
Циклоны листают
Деревья, как сметы:
Кому бы и сколько
Воздать по делам.
И снова в тускнеющем
Небе ни звука. Ушли…
Порыжелый конек сентября.
Мне страшно, но жду,
Год за годом наука:
За полюсом май.
Ожиданье – не зря.

***

Пираты

Зюйд-ост за бортом.
Неоткуда ждать
Попутных слов,
Подветренных рыданий.
«Когда обратно? – Вроде, никогда.
- Ну что ж…зато придем
Без опозданий»

Соленый хлеб, изгиб соленых скул
И курс – как курс обмена: синь на сушу,
А в трюмах груз несбыточных посул
И безотказной вяленой горбуши.

Наш уговор – он с точками над I,
Здесь что ни точка – точка невозврата.
Нам где-то там, подальше от земли
По пол-надежды и кафтан на брата.

***
Никто не умирает навсегда.
В малиновом невыбритом июле
Пред камышами стелется вода,
Прямая речка. Будто шрам на скуле.

Вода не предаёт: ни шагу вспять.
Всегда и без сомнений – только к морю,
Сквозь пристани, старинные, как ять,
Сквозь зубы берегов, задетых корью.

Всегда есть горизонт. Смола любви
Упрямой каплей конопатит щели.
Кудрявые, как овцы, корабли,
Идут, крадутся мимо зла и мелей.

---

Я понял, что величайшая боль приходит не с далёкой планеты, а из глубины сердца. (с)

(с) названия - Филип Дик

Продолжаю копаться в подростковых типастихах. Что-то в этом есть болезненное, ужасно. Но почему-то так надо

ОКТЯБРЬ
Ветер дерется
Над Городом в Холоде
С туч непокорной центурией,
Бьется тьма
В припадке страсти порочной,
В улицах плещется,
Пугая дома.
И руки чьи-то срывающиеся
Скользят по ледовым окнам,
И чьи-то глаза
Невесомые
Смотрят в надменный наш свет.
Жалость и жажду,
Жажду и жалость
Носит октябрь
На коричневой рясе,
И новое царство
Вливается,
Теплых царей изгоняя.

***
Я лгу.
И пусть этот небесный старик
Растерзает меня.
Да, я лгу.
И, как капли, сползают слова с языка,
Салютуя зелеными искрами.
Я лгу,
Чтоб никто не коснулся
Светящихся ран,
Победно шипящих
В моей глубине,
Спасаюсь от пытки
Чужим сверлом,
Что ходит, круша,
Где-то у скованных тайн моих,
Я лгу,
Стерегу
Дверь палаты
Ожоговой,
Где бьется, вопя,
То, что уже побывало в аду.
Я лгу,
Охраняю от любопытных пальцев
Огарок его оплавленной,
Ревущей нервами плоти.

СТРАНА КОШМАРОВ

Ну что ж, я войду туда
С острым камнем в руке,
И в глаза мои заскребутся
Зубы колючей пыли.
Как рыбу
Из милой воды
На кровавом крюке
Тащит что-то меня
За зовом пробитое сердце.
И красноглазые твари
В костистых равнинах
Мимо проносятся скользко,
Мои дрожащие руки
Лентами ран обвивают.
Слышу я:
Дышат
Дыры в земле,
Из осклизлых глубин
Кто-то шепчет имя мое.
Визжащие черви
Развихряют следы,
Небо раздулось, пульсируя,
Уставились в землю
С небесного брюха
Грозди свисающих глаз…
Здесь отравлено все,
И, вернувшись в свой мир,
Я в крови потемневшей
Яд принесу.
Я иду убивать
Держащего цепь,
Я иду убивать
Пославшего зов.

***

Прощу ли забывшего
Спасти меня?
Говорят, забывчивых
Покарает Бог?
Прощу ли прошедшего
Мимо дыбы моей,
С рук брезгливо стряхнувшего
Точки зовущей крови?
Не забуду вернутся
В их сытые сны,
В окно поскрестись
В разгар свадьбы богатой.
Не пройду мимо клетки
Со страдающим вороном,
Но с ними,
Страх не познавшими,
Адом легко поделюсь.

ТВОЙ СТРАХ
Е. К.

Мой друг стал седым,
Снова оскалились ветки, как иглы.
Души змей на земле остаются,
В текучий туман обращаясь,
И снова из синих низин
Их выгнал недужный октябрь.
Грязное время!
Дурная собака,
Что гонит нас в сети
Своей неизбежной хозяйки,
Горничная мертвоголовая,
Зеркало льстиво подносит
К глазам нашим,
Скрытым и явным,
Кормит кошмарами,
Памятью поит
Наших непойманных
Птиц…
И мы закрываем глаза;
Под размеренной розгой секунд,
Непродолженные, невесомые,
Седых и мертвых обняв,
Отступаем,
Гонимые лаем.

***
Ю. В.

Земные истоки найдут воплощенье
В детях твоих,
И будет всевышнею силой овеян
Твой женственный дом,
Тонкою силой корней, и огня
И любви
Одержишь победу в борьбе
С неприкаянным злом.

***

А. В.
Пусть только во снах – недоказанный рай,
Запретна забытая власть,
Другой ипостасью горит в зеркалах
Твоя потаенная страсть.

ДЕНЬ ЖАСМИНА

День Жасмина охватит Землю,
Сожмет, как ребенок мяч,
И по освещенным дорогам
Пойдут узнавшие цель;
В сиротских домах обесцвеченных,
Прямо в спальнях у тусклых детей,
Слоны, как конфеты, розовые,
Под шарманку забухают вскачь;
А в домах для умалишенных
Решетки травой прорастут
И для каждого Наполеона
Уготована будет империя;
Все расстоянья свернутся,
Как письма, вдвое и вчетверо,
Встретятся в День Жасминовый
Те, кто забыли встретиться;
Как гнезда, пустые, церкви
Зря ждать будут нового золота,
Услышит бог одиночество
В свете цветочного цвета;
И единственный в мире запах,
Запах ветки жасмина,
Вытеснит запах металла
Белым морем, волна за волной,
И городские собаки
Отыщут кровавое счастье:
Во дворах, на кустах жасминовых
Вырастет свежее мясо;
Слепые прозреют в Жасминовый День,
Чтоб увидеть жасминовый зной,
Смогут покой познать короли,
А девственники – тела,
Возлюбившие боль
Познают плети,
Уроды познают любовь…
Когда в мире наступит Жасминовый День,
Здесь уже не будет меня.
Под другими ночами,
Вместе с миром другим,
Буду я ждать
День Фиалки.

---

Одиночество - это когда их много, а ты - один. (Леонид С. Сухоруков)

Опять подростковое нарыла. Может, кому-то и придется по душе

ПИСЬМО
Друг мой! Алый плащ
Из драконьих чешуек
В подарок тебе посылаю,
От клинка
И от злобного слова
Темных гномов и колдунов
Тебя защитить он сумеет.
От Заклятия Серой воды
И от призрачных пчел эримпайских,
От духов, в развалинах ждущих,
И от сонных хрустальных чар,
Что сок змеелистных деревьев
На фей и людей навевает,
Нет щита, милый друг мой, вернее.
Берегись медных троллей
И оранжевых птиц,
Их много, считают,
В тех синих краях,
Голубиное небо опасно.
Возвращайся скорее,
Здесь все ждет тебя,
Даже древние тучи над башнями.
***

Здесь неба желтыми кострами
Сжигают сор былых безверий
И над кровавыми лесами
Плывут загадочные звери.
***

ВТОРАЯ ПОЛОВИНА НОЧИ
Обольщенные звездной крупой,
Вверх древесные руки взмыли,
Змеиным шорохом плещет
Лунный ветер
В летящих вершинах.
***

КРАСНАЯ СМЕРТЬ
Обманчивы недра
Черных холмов,
Полых, как птичья кость,
В пурпурные окна
Мудрых дворцов
Стучится багряный гость.
Запах надежды,
Жгучий, как ром,
Манит незваное зло,
Рубленый смех его
Рубит клинком
Крапленое кровью стекло.
***

ТАЙНОЕ
Раскрою эти дни тюремные,
Как кольчугу над вражьим сердцем,
Сквозь сияющую прореху
Удалюсь в свой замок весенний.
Колдовать и бродить,
И медью обманывать
Глупцов, до золота жадных,
И с отчаявшимся Калиостро
Пить бордо вечерами туманными.
***

ТОЛКОВАНИЕ СНОВ
О, государь зеленых небес,
Красные реки кричат
Над твоей страной,
Мечутся бурые тени
По белой земле,
Тени созданий,
Из черных озер пришедших.
Поющий песок заливает
Твои города,
Лукавым кинжалом
Беременны ночи дворца твоего,
Чары несущем на желтом клинке.
О, государь,
Исцарапан великий твой рай,
Ушли твои рыцари в землю
Печальной водой.
Беги, государь!
Там где-то есть стаи агатовых скал,
Вечным прибоем небо плещется
Тихо…
Я знаю, прости.
Ты голубые руины
Последним покинешь.

---

Любой, кто комфортно чувствует себя в одиночестве, - либо дикий зверь, либо — Бог.

Цитата Фрэнсиса Бэкона.

А я разбираю старые архивы. Опять старенькое-старенькое

***
Сонмы. Сны и мы.
Как раны, как взрывы,
Теплы очаги
Совершенство навевающих звезд.
Как волосы, рыжие,
Взгляды их глаз не сочтенных,
Жаждой калечащих ломкие души.
Да, это сны.
А мы, не достигшие их,
Все плачем в тоске,
И космический ветер туманит
Слепых наших глаз
Восхищенные лужи.

***

И светел, и светел
Клинок аметистовых гроз,
Приветственным воплем
Входящему в Город Дождя
Звенели шаги их…

МЫШЕЛОВКА

Как пальцы младенцев, розовые,
Города любви,
Пленительны улицы, сапфиром мощеные,
В городах любви.
Радужный дождь моет окна из горных кристаллов
В городах любви,
В слезы не верят, как в сказки
В городах любви,
И солнце, как заведенное,
Вечным летом на крыши стекает
В городах любви,
Снятся сны о телесных усладах
В городах любви,
Все отдается даром
В городах любви.
Но, чуткие и осторожные,
Мимо проходят пришельцы:
В воздухе пляшет незримое
Дыхание вязкого зверя.


КОНЕЦ СВЕТА

Последняя ночь мира,
Смерть скребется в телефонные трубки.
Неистовые разбивают витрины,
Вином промывают раны,
И воздух, как ладана, полон,
Признаний в любви запоздалых.


ОСЕННЯЯ ОХОТА
Был холод. Словно пальцы мертвой птицы,
Лежали наши стрелы
На земле полусонной,
Колючей кошкой
Мерзлый воздух
Бродил по нашим рукам беззащитным.
Мерцал костер. Свободным дымом
Нагое пламя вверх дышало
И под осенним ветром белам,
Как зверь дрожало,
Замерзая.
Была пустой
Холодная охота,
И мы – одни в больном, осеннем мире
Под небом грузным
В плаще с туманным подбоем.
А где-то в застывших ветвях
Мучился баньши мглистой тоскою.


ЦЕГ: ОБМАНУТЫЙ МИР
Память хрупка,
Лживы и смертны легенды,
Танцуя в скорлупках
Истаявших замков,
Как огромные дети,
Беспечны века.

***

Смел был и грешен
Их последний король,
Играл с огнем,
Как ребенок в аду,
Опасной забавой
Пытался убить печаль:
Задумал продать он
Душу шальную свою
За бессмертие мира,
Которым владел,
За бессмертие мира
Который любил,
Во имя его,
Как ножом по стеклу –
ЦЕГ.
Из темных воронок
Забытые боги
Явились на зов,
Корчась, дымясь,
Кипящую душу пожрали,
Заплатили, смеясь,
Фальшивой монетой
Ему:
Предали мир
С острым именем ЦЕГ
Безумной, насмешливой,
Вечной чудовищно смерти.
Города с куполами
И желтоглазые люди,
Синие звери
И белые лунно озеры
Вдруг свет потеряли
И окаменели,
И пылью, как пудрой для грима,
На вещи
Осыпалось время.
В агонии гипсовой
Старыми сделались ветви
И каменных листьев
Холодные губы
Змеились предсмертной усмешкой.
И небо, как в Библии,
Сводом недвижимым стало,
Замерли ветры,
Как птицы, готовые к бегству,
Разбилась, как сердце,
Луна в облаках…
ЦЕГ обездвижел
И мертво в него замурованы двери,
Не помнит никто
Древних троп к запыленному телу его,
Страшной легендой
Для путников
В сложной сети отражений
Стал каменный ЦЕГ,
Обманутый мир.

ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Осталась клочками висеть
На ладонях
Издохшая дружба,
Больно живу,
Как отравленный зверь,
Полинявший, недужный,
Был готов разделить,
Словно хлеба кусок,
С ним могилу.
Продал меня
Мой смеющийся друг
За забаву и силу.
Было, видно, ему
Просто верить,
Не страшно и просто,
Что легко одному
С этой мили
Пройтись до погоста.

---

Иногда хорошо любить — значит хорошо ненавидеть, а праведно ненавидеть— значит любить

Чужие зеркала лгут, свои зеркала льстят… Откуда ты знаешь, что глаза твои – не глаза чудовища?

***

Медвяны дожди, как древесная кровь,
Шершавы их сказки, шумны, как дыхание зверя,
И демон любви в кольчуге из тайных поверий
Танцует на сценах дождем коронованных крыш.

***

ЭТО ВОЙНА
Пали, как крепости,
Помпезные цирки,
Ветер ночует
В пустых соборах,
Краем глаза ты видишь
Клыки у прохожих.
Это идет война.
Смертельно больны
Городские ночи,
Пропитаны кровью
Тени неона.
На кирпичном ковре
Трехсотлетней площади
Убили красотку
Пятнадцати лет.
Это идет война.
Мертвые гимны
Не молят, не манят,
Теперь это мир
Не воскресшего бога,
За пазухой камни,
И за ребрами, слева.
Это идет война.
А палачей
Стало больше, чем жертв,
И монстры пируют
В бедных кварталах,
Наемники топчут
Могилу Джульетты,
Запри свою память,
Тебе станет легче,
Ты здесь убийца,
А это – война.

****

НОЧНОЙ ДОЖДЬ

Настало… Ни слова!
Промокшей змеей
Прохлада тревожная лижет
Тонкие окна,
И сладкие пальцы
Холодных падений
Ласкают глубины
Их глаз обнаженных.
Бессмертного грома
Небесное сердце
Опасные шепоты
Мягко вдыхает
В сжатые губы закрытых дверей…
Но бездумно, как звери,
Спят дома без полуночных шорохов
И бесследно касаются тайны
Порогов их одожденных.

***

Я ведал. Я видел.
Прошел от истоков
До устий дорог.
На лохмотьях их рваных обочин
Мне продавали любовь.
Я видел войну нежеланных детей
И нищих с глазами непризнанных гениев,
И женщин как птиц.
Я видел стариков,
Они бросались со скал,
Не успев удивиться,
Что не могут летать,
Не видел я бога в личине блаженного,
Но видел юродивых в образе бога.
И в тело мое впечатали страх
Рубцами от хитрых кинжалов
И правосудных плетей,
Я знаю теперь,
Когда надо ласкать,
А когда убивать царей,
Я знаю пропорции
Света и мглы,
Я знаю секреты
Несложной вселенной,
И вот, обессиленный,
Падаю в пыль
Под ношей своей невостребованной.

***

РИСУНОК ЛАДОНЕЙ
Время, – увы –
Никудышный хирург:
Если лечит,
То без наркоза,
Не стачивает –
Обламывает углы
И уходит.
А тысячи
Неизлеченных калек
Его проклинают злобно.
Были прямимы
Заветные линии,
Да стали ломаными.

***


Стреляйте! Стреляйте!
Убийцы блаженны!
Не смерть нестерпима,
А жажда смерти.

***

НОЧЬ В НОЯБРЕ
Там холод. Там клочками ветер
И грязный лед печален.
Там, высоко, воспаленные тучи,
Все снегом никак не прорвутся.
И безнадежно, слабо,
С привычным бездомным отчаянием,
Озябшими крыльями бьется в окно
Душа потерянной собаки.


***

Убили деревья
В моем королевском саду
И тает под ветром
Их в пыль опаленная плоть,
Расчетливой пулей
Над городом сбили звезду,
Чтоб некому было
Бездонную смерть расколоть.

***


ПЕСЕНКА МАЛЕНЬКОГО ПУТНИКА
Пустые ладони,
Пустые глаза.
Искристые кони
Ждут у дворца.

Умчаться крылато,
Вернуться забыть,
Огненным скатом
Мир переплыть.

За зыбкой границей –
Берег другой,
В резных колесницах
Тает покой.

Сладкая доля –
Выйти за край.
Вольному воля,
Спасенному рай.


***

ИСТОК
Где мой дом,
Шелковой дрожью свечей оперенный?
Где мой дождь,
Стаей невидимых птиц по траве золоченой бегущий?
Как шепот граненый,
Осколки его засыпали
В ладонях моих обожженных.
Со страстью кошачьей тягучие тени
Ласкались,
И было вдыхать их немым наслажденьем,
Пока не остались…
… Клочки и виденья…
…Что вспышками пишут…
…На окнах, на стенах…
…Горячие буквы…
…Где дом твой? Где он?…

***

ИЮЛЬСКОЕ УТРО (да, это в честь хита Uriah heep)
Ты прости, но я завтрашним утром уйду.
Ранним утром, чтоб при прощанье ладонью
Опоздавшую сбить звезду.
Я уйду по той пыльной дороге,
Что видна, будто сон, только мне.
Это ее отраженье
В глазах моих видела мать
При дождливом моем рожденье,
Чтоб тоскливо, как перед разлукой,
Руки извив, зарыдать.
Я уйду к охлажденному солнцу,
Что, проснувшись, еще милосердно,
Я уйду, как в короне, в огне,
И птицы, еще не сгорая,
Первым звуком, как тонким смыслом,
Мой неслышный уход наполнят,
И утренним зонгом своим
Обо мне постаревшему богу напомнят.
Я уйду с незалеченной болью
В жестоком и изгнанном сердце,
Будет нож мой на поясе честен
И коварен за пазухой камень.
Я уйду за любовью.
Я столетья бродил
В самых странных местах,
В деревянных
И каменных городах,
Искал ее воспетый след.
Просмотрел, как страницы,
Тысячи лиц,
Но везде только черные сестры ее – Ложь и Смерть.
Июльское утро, небесная дверь,
За еще одну надежду
Наймет, как слугу.
За пазухой камень, и плата по мне.
Ты прости, но я завтрашним утром уйду.

***

---

Потом он испугался; ибо страшно человеку, если он один.(Брихадараньяка Упанишад)

Очень, очень старое, подростковое. Такое наивно мистическое...

Люди, что видели накануне
Катастроф и революций
Божьи воинства
В подсвеченных тучах,
Не ошибались:
Это приходили поразвлечься
Те, кто мудрее, древнее и лучше.
Мы надеялись, молили, умирали,
В амфитеатре мира гладиаторы и львы,
А они, амритой кровь запивая,
Заключали пари.

ASHES TO ASHES

Прах – праху.
Порожденные ночью уходят в ночь,
А мы при свете дня находим их следы
И, зараженные страхом,
Шагаем прочь,
Стараясь забыть, навечно забыть…
Прах – праху.

***

Гоаорят, что
В келье безумного монаха,
Умершего от страха
Одной тихой ночью,
Нашли клочок мокрой бусани
С дрожащими буквами: “В полночь”.
И кто-то нечто увидел
В ту ночь в монастырском саду
И сотню свечей поставил
На следующий день.
А вскоре скгорела обитель.

БАЛЛАДА О НЕСЧАСТНОМ СТРАННИКЕ

Был у меня
Сладостный дом.
Дом на моем берегу.
Там бился рассвет
За алмазным окном,
Весь в облаках, как в снегу.

Была у меня
Принцеса-любовь,
Глаза ее – светлый ручей,
И я звбывал,
Что я сильный и злой,
Когда поклонялся ей.

Был у иеня
Единственный друг,
Что испил мою душу до дна.
А душа-то моя
Горше адовых мук:
Отравили боль и вина.

И твердо я знал,
Что потерянный рай
Таится за сетью ветров –
Рай это твой
Неприветливый край,
Где страх не корежит снов.

Но кто-то поджег
Хрупкий мой дом,
Вымазал сажей рассвет,
Слился с землей
Под жестоким дождем
Черный пожарища след.

И принцесса-ручей
Улетела вдруг прочь,
Мои сны изломав навсегда.
И стала любовь моя,
Царская дочь,
Королевой страны Никогда.

А единственный друг,
Как подранка, добив,
Зная, что не отплачу,
Мою непокорность
И злость не забыв,
Выдал меня палачу.

Потерянной верой
Щедро полит
Камень кровавых темниц.
Я сжег своим ядом
Медь и гранит,
Бежал из бездонных гробниц.

И вот я бреду,
Искаженный, пустой,
Искупавшийся в адском огне;
Я миры нанизал,
Страну за страной,
На тропу, как ступени к Луне.

И жадная тьма
Без багряной звезды
Мне плечи покрыла плащом,
А холод и страх
Пожирают следы
На пути бесконечном моем.

***

Как холодно было в то старое утро!
Кто-то ушел искать
Манящее что-то,
И слезы рождались
В его дерзких глазах
Впервые за тысячу лет,
И глаза его были
Как тающий лед
От новорожденных слез.

***
Опасно доверять свою тайну
Изменчивым птицам:
Вдруг, забывшись, слова твои выпоют
В саду твоего облеченного властью врага?
И бликам ручьев
Гибких и легкомысленных
Тайну доверить опасно:
Вдруг кто-нибудь разглядит ее
В чаше с водой на своем полуденном столе?
И хрупкому зверю
Не доверяй ее:
Может охотник увидеть
В мертвых звериных глазах
Но ветру, темному ветру
Можно доверить тайну,
Ветру ночному, Валету,
Доверься.
Загадке-Луне, Серебряной Даме,
Можешь без страха отдать
Свою острую тайну –
С глубокого неба
Никогда не сольется ни капли.
Сжимает в ладони,
Как шар хрустальный,
Планету любви Королева-Полночь,
И те слова
Ты можешь шептать ей,
.Если ты ей дитя или раб.
Ведь никто не прочтет душу ночи,
Кроме тех, кто умеет хранить тайны.

***

ПОСЛЕДНИЕ АНГЕЛЫ
Были края облаков
Как обрывки бинтов
С кровью умершего от ран.
Ушла звезда
И истязали небо
Жестокие, как дети, костры реклам.
Странные птицы
Разводили тучи,
Как арлекинов плащ
На алой сцене.
Им города казались
В мути слез
Глазами из огня
На темной чаше.
А мы не видели, как уходили,
Как исчезали
В лунной пене
Крылатые,
Не попросили их остаться…
А ведь это были
Последние ангелы.

***

D.B.

Другие герой, другие глаза,
Другие маски,
Другие Шекспиры, другие черти,
Другие краски.
Но шумным дыханьем
И в полузнакомом небе
Слышится мне
Железное имя.

***

ХРАМ

Мне снились холмы
И забытый,
Казненный временем храм.
Там в ветхих камнях
Жило колдовство
И опасные тени
Тяжелый рябили мрак.
Тайной сочился
Тысячелетний тот лес,
На ней, как на влаге,
Сумрачный мох прорастал,
Там странные звуки водились,
На этих холмах,
И древний туман
Их древние склоны скрывал.

***

ПРИШЕЛЕЦ

Да, это я по дискам галактик бреду –
Чудовище вашей мечты.
Вы все так мечтали увидеть тень
Сиреневых глаз моих.
Да, это я, ваш Спаситель и шут,
И синий мой пес глодает звезду,
Верьте в меня, стреляйте в меня –
Ведь я снова уйду через миг,
Скрыв усталый смешок,
Чтоб не поняли вы,
Что бессилен и ранен ваш бог.

---

Самое ужасное ощущение в жизни — это ощущение одиночества и чувство того, что ты не любим. Мать Тереза

Я похожа на пепел,
Славящий смерть,
Коверкает ветер
Полую плоть.
И огонь, что корчует
Чертову шерсть,
Мертвый мой кокон
Не сможет вспороть.
***



УТРО

Раненый час,
Подтаявший свет.
Мы закончили ночь
И закрыли дверь.
Властвует твердь,
Звезды кинулись прочь.
Мира здесь нет
Для невидимых нас.

***

Я знаю лишь боль.
Но зато – до последней чешуйки
До последнего блика
На кольцах ее
Легендарного тела.
Город Костей,
Весь в потеках
Наркоза и мела,
Виден в очах ее
Злых,
Василисковых,
Жутких.
***

БЕЖЕНЦЫ
Из мутных земель
Приходили люди,
Зеленые, как незрелый виноград,
Из мутных земель
Прилетали мыши
Со звездами вместо глаз,
И в латах из жести
С воющей песней
Шли легионы псов.
Их всех прогоняли,
Крестясь и ругаясь,
Под свой не пуская кров.

***
Там травы разрослись на тротуарах городских
И перепархивают гарпии с собора на собор,
Зарубцевались тропы – ни крови, ни тоски,
Притихнув, крысы улыбаются из нор.

***
Я умел засыпать без молитвы
В пустых городах,
Где светилась в подвалах топко
Воронья тьма.
Я тех воскрешал, кто был в жертву
Отдан зиме,
Август им приносил в кожаной
Тертой суме.
Я на аркане на север Солнце волок,
Я не щадил пыльных шкур
Безоглядных дорог,
Лаяли вслед мне те скалы,
Что я приручал,
Солнечный змей непокорно
Запястья мне рвал.
Я демоном был и, дрожа,
Заклинали меня…
Я умер сегодня на пустошах
Полого дня.


ЗОВ


I
Август плывет, как туман, подгоняемый ветром,
Пыль на дорогах легла сокровенными фресками,
Птицы, сияя, уходят на юг менестрельствовать,
Суда у причалов, дрожа, обрывают цепи.


II
Ночи растут, будто черные тайные знания,
Как перед бегом, подняты лапы Медведиц,
Ветер звучит изгоняющим сон заклинанием,
А шум поездов – дребезжаньем молитвенных мельниц.


ОПАСНЫЙ МИР

Спросите меня - я расскажу вам
О медных деревьях,
Как с них сходили ядовитые росы.
Спросите меня - я видела лозы
С шипами властными, словно когти
И темную землю опасного мира,
В котором всегда голодны даже камни,
Где к нежным цветам
нельзя прикоснуться:
Они обовьют, обожгут ваши пальцы.
Спросите меня - я расскажу вам
О радужных бабочках,
Что питаются кровью.
И как погасает живое дыханье
Смертного пленника черного мака.
Спросите меня - я расскажу вам
О вечном союзе тайны и страха,
Что спаянной парой хранят там границы,
Там мертв побежденный и мертв победитель,
Но манит безумцев странная жажда.
Тот мир опасен! Тот мир опасен!

***

ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА Г-ЖИ ... Г-НУ...,
ЕЕ ТАЙНОМУ ЛЮБОВНИКУ,
НАПИСАННОЕ ПОСЛЕ ОДНОГО БАЛА.
“...О, это была нестерпимая встреча!
Жестокий экзамен жестокой науки.
Вы улыбались, но тонкие пальцы,
Как лапы паучьи,
Терзали невинные вещи.
Я была холодна и горда,
Как всегда,
И кто-то сказал кому-то:
“Эта грустная дама - уже год как вдова.
Ах, она так любила мужа!”
А я вовремя спрятала взгляд,
Слишком много было в нем смеха.
И все танцевали, смеялись и пили,
Вы изящно и скучно
Сказали свои комплименты.
Ну что ж, мы и в этот раз победили:
Никто ничего не заметил”
***

СТОЛИЦА
ГРОЗА! Опять гроза
Над моей башней!
Снова ласкает дождь
Седины замковых стен.
Мой древний город, мой фиолетовый город
Пьет сладкую влагу
Громкого неба,
Под светом рокочущих стрел -
Сердце великого царства.
***

ДУРНЫЕ СНЫ
Я бродил немой, оглушенный
В пустых городах.
Под ногами моими осколки,
Как рыбьи кости,
Рассыпались в прах.
Безмолвные полости
Залов и комнат
Столетним безумьем
Кидались из окон
И не было видно На треснувших улицах
Ни одного золотого луча.
И не было звука,
Кроме песчаного шороха
Моего плаща.
Я искал жадно, долго и тщетно
В стенах внешних
Арку ворот.
Как одинок на мертвой планете
Последний,
Так я был одинок.
***

ПРИГЛАШЕНИЕ
Вот зеркала. В них отраженья
Так одиноки.
Никто не касается моих рук.
Отворяю дверь
В шелестящую листьями ночь.
Войди, мой печальный друг.

---

Полумистику продолжаю

Да, и такое писала я...

ТОЧКА ТОСКИ
Похожа на каплю крови. На отражение кроткого язычка пламени в расширенных зрачках. Высшая точка тоски. Низшая точка. Опасная. Гибельная. Безобидная. Какая-то. Какая-либо. Точка тоски, напоминающая след от удара клювом склочной птицы. Напоминающая сквозную шпажную рану, от которой человеческое сердце останавливается. Точка тоски, полюс. Точка пересечения всех одиноких путей, свалка безнадежных попыток. Мыс Неисполненных Желаний. Похожая на крошечный ожог от сигаретного пепла. На наказание. На слезу, насильно удерживаемую за колючей проволокой гордых ресниц. На родимое пятно. На метку. На мертвое зернышко. Конечная точка. Неприметная. Неоспоримая. Одна из многих. Единственная. Порт приписки погибших парусников похожа на
ТОЧКА ТОСКИ

***

СЕКУНДА
Цепочки нелепостей приобретают тяжесть цепей. Любое слово, движение или неподвижность невыносимо ярки. Я вздрагиваю, я незримо корчусь и мечтаю о мягкой тихой гигантской ладони, которая накрыла бы меня “домиком”. Люди смотрят сквозь меня, они не стыдятся моего присутствия и творят свои зловонные мессы. Храня маску, я захожусь в слезливом истерическом хохоте. Сейчас мое одиночество граничит с невидимостью, и я рада этому.

***

БРЕМЯ

Я ветер. Сейчас я смотрю в ваши окна, во все ваши окна, ибо я целиком состою из одних только глаз и крыльев, и вижу вас, сидящих на ложах, поглощающих пищу, умирающих, играющих в игры, шьющих себе одежды... А вы не видите меня. Только слышите иногда, когда я облизываю тополиные листья или со свистящим бешенством несу над землей снег. Но я всегда с вами. Всегда здесь. И вы можете думать еще, что я - свободен! “Свободный как ветер”. Я? Нет. Вам ведь не под силу даже предположить, чем мне приходится оплачивать собственное существование. Я переношу звуки, которые производите вы и ваши детища, вот чем. Я давно стал рабом, охраняя одну из многочисленных крепостных стен вашей реальности, а вы даже не узнали об этом. И хорошо. Если б узнали, создали бы кнут для меня. Я и так страдаю достаточно.
Звуки едки; по большей части они происходят от чего-то злого, а сладких звуков, вызывающих удовольствие, так мало. Мне нравится ваш смех. Мне нравится, когда читают стихи под открытым небом, такая ноша легка. Но вы не приспособлены для того, чтобы издавать много сладких звуков. Наслаждение редко выпадает на мою долю; о, мне достаются те звуки, которые калечат. Скорбные и тяжелые, как гробы. Переносить их - то же самое, что переносить боль. Отдерните штору, посмотрите на улицу: за одну ночь в этом городе можно услышать множество жутких звуков. Если собрать их воедино, ни одно ваше совершенное оружие не сравнится с полученной мощью.
Этой ночью сразу после захода солнца мне пришлось подхватить женский крик. Он прожег меня, как угли, до самой души, пока я не раскидал его по земле далеко за городом. Остался шрам, впрочем, я весь покрыт шрамами. Потом я долго носил ржавый собачий лай, перебирая его, словно четки; это странные немые создания, которые выходят по ночам из старых подвалов и сточных колодцев окружили стаю бродячих псов на пустыре. Вы не видите этих существ, я собаки видят. И боятся. Вы много чего не способны видеть.
Я перенес тонущий младенческий плач на несколько кварталов и оставил его на асфальте перед запертой дверью церкви.
Тихие стоны длинноволосого парня, избитого в опасном, как ущелье, переулке... Маленький звук капель его крови, что падали на землю, я бросил на могильную плиту сразу за воротами кладбища. А скрип кладбищенских ворот опустил в грязную городскую реку.
Сирены. Я ненавижу сирены. Они похожи на лезвия разной толщины и поднимать их звуки в воздух так же мучительно, как сжать в ладони горсть разломанных на кусочки лезвий. Этой ночью их было чуть меньше, чем обычно, я рассыпал сирены по крышам. После я унес дыхание животных, ждущих утренней казни на скотобойне, на свалку и вбил его там в мусор. Собрал жестокие звуки больничных палат и, будто письма, разбросал в окна заброшенных домов. Визгом тормозов я наполнил комнату негодяя, унижающего свою женщину, и пожелал ему дурных слов. Протащил по песку клочья скользких ругательств, которые эхом метались в узких дворах прибрежных улиц.
Когда наступил рассвет, птицы ласкали меня лишь мгновение. Потом навалились смрадные звуки машин, тяжелее, чем цепи; я обрушиваю их в разломы асфальты, изнывая от мерзости и тоски.
...Может быть, наступит день, когда я взбунтуюсь. Лягу на землю. Буду смотреть, как провисли облака, как неподвижная пыль сливается в монолит под вашими ногами. Как птицы напрасно ищут моей помощи в воздухе. Я ветер. И я устал.

***

Наверное, ты родился грозовым духом где-нибудь в зубастых горах, в ущельях, и твои собратья столкнули тебя на землю. Они не желали терпеть рядом с собой юродивого. Разве может злой дух испытывать муки? Что это вообще такое – страх, дьявол, объясните кто-нибудь? Да это уродство какое-то – страх! Изгнали. Бросили одного не берегу багрового моря, над которым в небе парили чьи-то внимательные глаза. Маленького мальчика, вороненка, бросили на берегу… Бедный! Тебе пришлось руками рвать траву на лугах боли. Ты научился терпеть Ао. И страх тоже. Никто не знает о страхе больше, чем ночные чудовища, ведь они так одиноки. Тебе ли сомневаться в этом, помнишь, стебли выпускали из сломов коричневый сок, и он имел запах крови.
Что осталось в твоем облике от блескучей змеи громового рода? Только глаза с ртутным отблеском. Да затаенная жуть медленных движений. Здесь никому не под силу поверить в совершенство рептилий. Жаль, правда.

---

ПРЕДЕЛ ЗАБВЕНИЯ

Очень-очень старое творение нервической институтки, насколько помню. Я не стала его даже перечитывать перед помещением сюда, поскольку помню, что когда-то оно вызвало у меня огромное море сомнений.
Однако, помня о том, что в этом дневнике я не оцениваю свои произведения, какими бы они ни были, я кидаю его таки на обозрение. Надеюсь, это не испортит мнения обо мне.


День Страшного Суда разочаровал меня. Он был похож на войну.
Все случилось без предупреждения. Древние жрецы, силой своего воображения открывшие эру тысячелетнего страха, ошиблись. Представляю, как были разочарованы они, воскреснув! Куда там моему разочарованию. Никаких всадников, насекомых, фанфар. Никакой торжественности. Апокалипсис не состоялся. Просто в полдень стрелки всех часов на земле вдруг замерли. Поэтому нельзя сказать точно, через какое время после этого на улицах появились первые ангелы,
Возможно, бог не пожелал наблюдать, как мы суетимся, пытаясь замести следы своих последних грехов. Что ж, нам и без того достало унижений в этот День, ибо мало кто не молил о пощаде.
Мало кто. Я, например. Было не страшно. Все равно рай никогда не светил мне. Я вышла из дома, чувствуя лихорадочную удаль и изумительную анархическую свободу: теперь действительно нечего было терять. Раньше у нас не было времени для покаяния, теперь не стало времени самого по себе. Ну и ладно.
Молчаливые ангелы, будто конквистадоры, врывались в дома, разводя стены, как кулисы. Они выгоняли нас наружу, не причиняя боли и не издавая ни звука. Интересно, думала я , они умеют уставать? Если да, то мне жаль их: им пришлось отражать миллионы нападений, выслушивать миллионы ругательств и многословных просьб. В них даже стреляли. Без толку, естественно.
Паникующие толпы текли по тротуарам. Пространство слегка изменилось: никто никого не толкал, и от этого каждый был еще более одинок. Кто-то бежал, не разбирая дороги, падал, свозя кожу на коленях, кто-то двигался, как я, медленно, стараясь ничего не пропустить. Еще бы! Последнее зрелище, последний хлеб. Удивительно, но в этот день любви было столько же, сколько и страха. Люди прощались. Я видела, как в толпе, почти касаясь друг друга лбами и перекрикивая общий заполошный клекот, стояли собеседники. Они говорили друг другу то, чего не сказали бы, если бы жизнь продолжалась. Сейчас они были честны. Я видела забывшихся в поцелуях. Я видела тех, кто ложился на скупую траву и смотрел в небо.
Становилось холодно. Слезы, едва пробежав половину своего пути, делались почти ледяными и их хотелось поскорее сбросить с лица.
Какой0-то незнакомец схватил меня, обнял, словно обвив сетью, и поцеловал в губы. Его пальцы юркнули по моей груди . Он был трезв. Мне совершенно не хотелось быть его последней трапезой, и я оттолкнула незнакомца, ощутив на секунду, как чудовищно громко дребезжит его сердце.
Все мы могли бежать куда угодно, но в итоге выходило, что мы движемся в одном направлении. Мы все это знали, знали, что происходит, и наше знание было совершенно одинаковым. Пространство и вправду изменилось; мир давно растрескался, и хватило бы, пожалуй, даже меньшего толчка, чтобы он рухнул. Понятия “далеко” и “близко” испарились из памяти. Как бы банально это ни звучало, но мы шли к той точке, которая находилась везде и нигде определенно. Где бы ты ни жил, оказалось, что до зала суда идти одинаково недалеко. Меня это устраивало - не было времени истратить задор и испугаться.
Я шла, зажав уши ладонями, потому как шума было предостаточно. Нарастал холод, хотя солнце старалось вовсю. Его неуместный свет был похож на хохот сумасшедшего.
Чего мне хотелось? Чтобы все это поскорее закончилось. Хоть и было очень любопытно увидеть невиданное. Еще меня интересовало, что будет после. И чуть-чуть было жаль, что мне так и не довелось отведать обычной земной смерти, ведь я столько слышала о ней...
И вот я пришла. Это была конечная точка пространственного раскола. Здесь парил холодный замок, весь укутанный в марево. Его стены вобрали в себя три цвета: белый, черный и все степени серого. Огромные черно-белые витражи изображали пейзажи, невиданные на земле. Ворота замка были отверсты, они поглощали людей. Прищурившись на солнце в последний раз, я тоже стала их пищей.
Под исполинскими сводами стоял нестерпимый шум. Люди вливались в зал, размеры которого не одолеет никакое преувеличение. Чудовищный. Посреди стоял могучий мраморный стол. За столом сидел бог. Один за таким огромным столом! За спиной бога мерцала уходящая ввысь лестница. Она ни на чем не держалась, висела в воздухе и лишь чуть-чуть, как балерина пальцами ноги, касалась пола нижней ступенькой. Верх лестницы терялся из виду где-то неописуемо высоко. Конечно же, она могла вести только в рай.
По моим представлениям, она должна была бы выглядеть величественнее.
По ступеням поднимались люди. Бегом. Почти все- бегом. Они спасались от кошмара, для них суд уже остался позади. Они были похожи на беженцев из зоны бомбежек.
Перед мраморным столом в полу чернел колодец Узкий, гулкий, жуткий. Из него поднимались обрывки морозного пара и, словно щупальца, высовывались сквозняки. Вокруг стояли ангелы, которые бесстрастно сталкивали заходящихся в ужасе осужденных в голодную дыру. Я думаю, ни у кого из нас не возникало сомнений в том, куда она вела.
Мельком я подумал, что выражение “жарко, как в аду”, оказывается, всегда имело совершенно противоположный смысл. По всей видимости, в преисподней царил холод. Мне еще предстояло, впрочем, убедиться в этом на собственном опыте.
Сколько слез текло! Кто-то пытался сбежать из зала суда, но изнутри выхода уже не было: на месте врат уверенно возвышалась стена. Ангелы, как полиция, сдерживали толпу. Они по одному выдергивали подсудимых из массы и вели пред очи господа. Либо тащили пред очи, дерущихся, падающих с ног. Бог смотрел. Всего секунду. Потом оправданный или приговоренный отправлялся в уготованную ему вечность.
Ангелы были не жестоки, но всесильны, и сопротивление, конечно же, оказывалось бесполезным. Все происходило быстро. Еще бы, ведь на нас всех требовалось хотя бы шесть миллиардов секунд, и им не хотелось растягивать процедуру еще больше.
Так что я так и не успела испугаться: очень скоро настала моя очередь. Ангел взял меня за запястье м повел за собой. Его пальцы с ногтями из хрусталя были удивительно длинными. Незаметно я погладила его крыло. На ладони осталось какое-то странное ощущение напоминающее вкус мяты.
Как только я выступила вперед, почти все звуки вдруг исчезли. Я продолжала слышать лишь шаги, свои и ангела. И видела лишь одно - лицо бога, туманный лик со звездами в бровях и аскетическими губами. В зрачках господа, под ясной поверхностью, кажется, проступал знак переплетенных Инь и ЯНЬ, хотя я не была уверена в этом полностью. Мне пришло в голову, что, возможно, каждый из нас видит его по-разному, и теперь оправданные будут вечно спорить в раю о том, как выглядит на самом деле бог. Если в раю дозволено спорить.
Я смотрела на лик божий во все глаза. Можно сказать, глазела. Так вод кому я надоедала своими невольными просьбами!
Ангел заставил меня остановится перед столом, а сам отошел в сторону. Мне показалось, чуть поспешно, словно опасался оказаться на линии огня. Что ж, верно, потому что взгляд бога был хуже огня. Он, этот взгляд, за единое мгновение вобрал всю меня. Я почувствовала, как мою душу разглядывают на просвет, и мгновенная агония вынудила меня оскалиться. Это было хуже, чем боль. Хорошо, что длилось всего мгновение. Бог повернулся к ангелам и слегка кивнул. Мое сердце колотилось, как кусок кровельной жести на диком ветру. Я боялась холода. Очень
И вдруг ангел причинил мнем мое последнее земное удивление, подтолкнув к мерцающей лестнице. Я с изумлением глянула на господа. Меня вели в рай? Вся моя решительность и бесшабашность как-то сразу надломились. Это было похоже на посттравматический шок. Сгорбившись, подгоняемая ангелом, я стала на первую ступень.
Новое чувство пронизало меня. Я перестала принадлежать этому миру. В один момент я внезапно обрела знание тех вещей, которые обычно закрыты от человеческого сознания. И страдание ударило меня.
Я судорожно оглянулась, взгляд мой, словно волк, заметался по собору. Я слушала свою душу, пытаясь уловить тот слабый сигнал, что всегда связывал меня с человеком , которого я люблю. Эту связь, эту ноющую ноту, я ощущала постоянно с того мига, когда увидела возлюбленного моего в первый раз. И сейчас она исчезла. Всем существом своим я почувствовала, что произошло. Единым взглядом я охватила все человечество и нашла того, кого искала. И сердца не стало во мне.
Ибо был он среди ввергнутых в ад.
Вскрикнув, я рванулась обратно. Ангелы не пытались удержать меня; могу поспорить, им с самого начала не отдали такого приказа - задерживать бегущих прочь от лестницы. Еще бы! Прочь от Лестницы в Небо - это укладывалось в рамки разве что случайного фактора, который невозможно заранее предугадать. Мне это было только на руку.
Я метнулась пред божьи очи, опередив очередного подсудимого. Мне было трудно, еще как трудно, снова нанизать себя на этот взгляд, но другого выхода не существовало.
-Нет. - Слово вырвалось из меня, будто из-под горного завала. - Без него не пойду. Карай.
Бог выпрямился в своем холодном каменном кресле. Его взгляд стал совсем непереносимым, он прижимал меня к величественному полу, выворачивал внутренности, и я пала на колени, охватив руками живот. Пот, слюна и слезы текли по моему лицу. Сейчас меня разорвет на куски. И никакой красоты не будет в моей смерти.
Я скорчилась на гладких плитах, я - живая дилемма. Я чувствовала - он озадачен: оправдать осужденного или низвергнуть в ад оправданную? И то, и другое противоречило его жесткой концепции. Неужели мое неповиновение - недостаточный грех?..
Он думал.
Я билась в агонии.
Иди. Спускайся. -Сказал, наконец, он. Голос бога напоминал шум огромной океанской раковины. - Выведешь его - впущу обоих, нет - останешься там. Навсегда.
Он отвел взгляд и позволил мне встать. Ангел увлек меня к краю ямы. Холод полоснул по ногам. Дна у ямы не было. Я закричала от ужаса, когда ангел толкнул меня в спину и тьма с радостью сомкнулась над моей головой.
Я падала. Летела вниз по узкой шахте с гладкими стенами, все быстрее и быстрее. Падение длилось очень долго, у меня хватило бы времени схватить с полки банку из-под апельсинового варенья и даже засунуть ее в шкаф. Снизу поднимался тусклый зимний свет. И дикий, неназываемый холод.
Шахта оборвалась внезапно, и на секунду мне показалось, что я падаю с неба. Я летела в пространстве, заполненном облачным сизым светом, и бесконечная равнина надвигалась на меня снизу. Инстинкт самосохранения вопил, что я разобьюсь, но разум лишь нервно хихикал над этим.
Падение закончилось. Я упала на страшную перину из глубокого жесткого снега.
Холод объял меня. Он превышал все мои прежние представления о холоде. Мое тело застыло. Костный мозг превратился в лед. Только где-то внутри, под ребрами, трепыхалось упрямое тепло, как раз столько, чтобы заставлять жить и двигаться. Вместе с холодом на меня навалилась и невероятная тоска, какой не испытывал в своей земной жизни ни один человек. Ее нельзя было испытать на земле, она царила только здесь, и она была - ад. Весь горький опыт мира казался рядом с ней пустячнее порезанного пальца. У меня оставалась лишь надежда. Каково же было тем, кто оказался здесь без нее?..
Все мои желания исчезли - одна лишь тоска и холод. Если бы вдруг у меня отобрали еще и память, и я забыла, зачем меня ввергли сюда, я не заставила бы себя двигаться. Но я помнила. И это обязало меня подняться.
Я осмотрелась. Здесь не было линии горизонта. Повсюду виднелся лишь снег, снег, снег. Мое дыхание падало к ногам ледяными комками. Лед моментально нарастал на поверхности глазных яблок и ломался при движениях век. От слез он почти не таял. Сами слезы застывали на щеках прозрачными дорожками и впивались в кожу. Было страшно.
По равнине бродили силуэты. Я смотрела на них и знала - это люди не видят друг друга. Каждый из осужденных приговорен оставаться со своей карой один на один. Навечно. Без надежды на смерть, распинаемые холодом и одиночеством. Навечно. Без иллюзий, без утешения. Нав...
Я заставила себя сделать шаг. Я должна была найти того, за кем пришла. Я снова чувствовала его. Он боролся. Я побрела по колено в снегу, мысленно твердя его имя. Шаг - слог, шаг - слог. Осужденные проходили мимо меня, обгладываемые холодом зомби с искаженными лицами. Я старалась не смотреть на них. Мне было ясно, что за них бесполезно молиться. Я слышала стоны и плач.
Я выдержу. Мне нужно лишь выйти отсюда.
Осужденные, кажется, могли видеть меня, ведь я не принадлежала аду и явно отличалась от них. Я сталкивалась с ними взглядами, в душах некоторых читалась непокорность, и от этого мне делалось еще страшнее. Они не желали сдаваться. И я, бунтующее творение, не могла не восхищаться ими.
Я шла, спотыкаясь, падая в снег, поднимаясь. От дрожи звенели мои заиндевевшие волосы. По равнине гулял твердый ветер. Когда он бился в мою грудь, как молот, мое сердце становилось совсем маленьким. Но - я шла. Шаг - слог. Шаг - слог. Я выла, не размыкая губ, чтобы не впустить холод в себя. Я гибла. Тоска хоронила меня. Но я шла, ощупью отыскивая теплую нить, протянутую от меня к нему.
Истекла тысяча шагов, когда я, наконец, нашла его. П паника и ярость при виде его страданий на мгновение согрели мое тело. Он стоял на коленях в колючем снегу. Стиснув зубы и закрыв глаза. Так он собирал воедино остатки своих разметанных сил. Он все еще боролся. Ветер рвал его. Бил. Но он не издавал ни звука. Пока он еще мог молчать. Ничего другого я и не ожидала увидеть.
Я опустилась в снег рядом с ним и позвала, словно пытаясь разбудить. Лед в один миг сковал мой язык, обратив слюну в стекло. Я звала его снова и снова, но безуспешно. Он пребывал в аду, и я не могла войти в его одиночество. Только лишь закричав на пределе сил, я заставила его открыть глаза. Он смотрел на меня, не узнавая. Его остановившийся, одурманенный взгляд лишил меня рассудка. По секундному наитию я отыскала в снегу пластинку ломкого льда и острым краем полоснула себя по запястью. Кровь потекла очень медленно, на этом диком холоде она дымилась, как пламя. Когда я прикасалась к тому, кого хотела спасти, он вздрагивал от боли, потому что мои слишком теплые пальцы обжигали его. Моя кровь опалила ему губы, но я заставила его выпить несколько капель. И осознание стало медленно возвращаться к нему.
- Идем. - Прокричала я. Это закончится. Терпи.
Почти силой я заставила его - снова заставила- встать. Отчаяние и страх разожгли во мне горячечную мощь. Ее не могло хватить надолго, но что мне оставалось, кроме как надеяться на удачу?..
Я повела его за руку, как ребенка. Я гнала его, кричала : “Встать!”, когда он без дыхания замирал на снегу. Во мне не осталось больше ничего, кроме тоски и потребности двигаться вперед. Я теряла кровь, я с ней и тепло. Слезы превратили мое лицо в ледяную маску.
Но он - он страдал воистину страшно. Я взломала древний закон ада, нарушила одиночество осужденного, более того - я собиралась забрать у ада его жертву. И ад словно спешил обрушить на эту жертва все причитавшееся разом. Я ничем не могла облегчить муки моего Мастера, могла лишь вести его. Я не знала, что помогает ему выносить это, но он шел. Воля поддерживала его даже без участия сознания. Несколько раз я снова кормила его своей кровью, как пеликан детеныша. Я не знала, куда надо идти, в какой-то момент я перестала понимать, зачем, но мы шли. В конце концов у меня будто бы не стало тела.
Мы шли. Мы шли. Мы шли. Мы шли. И ад следовал за нами. Все горькое, что только могло быть спрятанным в нашей памяти и воображении, бушевало теперь на поверхности, обострившись тысячекратно. Отчаяние, боль, потеря, война, насилие, обида, пытка, детоубийство, пожирание трупов, могилы матерей, сожжение, страх, болезнь, бессилие унижение, казнь. Самое крошечное из неприятных воспоминаний превратилось в неизбывное горе.
Бог сказал: “Выведи его”. Но откуда же мне знать, где выход, есть ли он вообще и , если есть, кто охраняет его?!...
Вот она, высшая мера за мятеж. Я останусь здесь навсегда, и мы будем идти вечно, потому что у меня есть то, чего нет ни у кого из осужденных - надежда. И я никогда не смогу просто упасть и отдаться страданиям: надежда все равно будет гнать меня вперед даж6е тогда, когда мне станет ясно, что ее уже нет. Я не смогу остановиться.
Это длилось, длилось. Я вела его. Белесый свет мешал видеть, но через какое-то время я поняла, что долина, которую мы одолеваем, сужается. С обеих сторон угадывались рослые скалы, навевающие клаустрофобию. Ветер озверел, словно боялся быть пойманным в этом ущелье. Снег сек. Моя живая теплая кровь все текла, и порывы моментально уносили капли, достигшие кончиков пальцев. Будто бы отрывали билеты. Скалы подходили все ближе и ближе друг к другу. Они раздавят нас, как Сцилла и Харибда. Мы шли.
Когда я увидела то место, где скалы смыкались, то решила, что мы в тупике. Ветер отступил немного, здесь ему просто не было места для разбега. Я упрямо двигалась вперед, чтобы коснуться рукой глухой стены, а потом повернуть назад м продолжить путь. Я ведь должна была убедиться, что сюда мы шли совершенно напрасно.
Но скалы не смыкались. Я не могла испытывать радости; просто собрала всю свою оставшуюся ясность сознания, чтобы поверить в то, что я действительно вижу это. Между скалами изломанная трещина. Сквозь нее проникал совершенно другой свет.
Врата
Черный ход.
Выйти - возможно.
Уверенность в этом открылась как-то моментально, сама собой. Наверное, я бы рванулась вперед, если б у меня были силы. Но их не было. И это, скорее всего, спасло нас, потому что я успела заметить Привратника.
Выход из ада существовал. На самых задворках, разлом в скалах, символ милосердия божьего. Мое сверхчувственное восприятие, обретенное на первой ступени лестницы в небеса, подсказывало, что если, благодаря редчайшему совпадению случайностей, осужденный вырывался отсюда, его миловали. Такое чудо было почти невероятным, но в этом “почти” заключалась вся моя любовь к богу. Это могло произойти хотя бы в принципе.
Точнее, могло происходить до сих пор. Трещина зарастала. Вокруг нее на плоти камня виднелся белый, широкий уже, рубец. К вечеру сегодняшнего дня она должна была закрыться полностью. Я предпочла не раздумывать над тем. Насколько это справедливо.
Разумеется, эту дверцу не могли оставить без охраны. Надежной охраны. Движение у подножья скалы я заметила очень вовремя. Еще шаг - и... Не знаю, что было бы дальше. Не знаю, что Привратник вообще мог сделать с беглецами из ада, людьми, которые уже испытали смерть и дикие муки. И не желаю знать. Никогда.
Из волн жесткого снега навстречу нам, как кобра, поднялся огромный белый цветок. На долю мига замер, потом резко качнулся вперед. Длины его стебля - хоть этот стебель и был выше того тополя, что когда-то рос у моего дома - не хватило, чтобы добраться до нас. Привратник вытянулся на снегу. Его лепестки, большие, как лодки, издавали, вопреки ветру, тревожный аромат. Внутри нежной чашечки виднелся щетинистый зев. Этот зев, да еще инстинкт жертвы, моментально подсказали мне, что цветок плотояден подобно некоторым тропическим растениям. Мускулистые лепестки дрожали в напряжении. Он смотрел на нас. Он ждал. Он был жаден. Привратник “видел” нас, ориентируясь на наше слабое тепло. Мы сделали шаг в сторону - чашечке тут же повернулась и снова нацелилась на нас. Корни цветка уходили куда-то под лютый снег прямо у расщелины.
Безысходность и наитие. Безысходность и наитие - снова они были нашей последней надеждой. Они не дали мне раздумывать ни секунды.
Мое распахнутое запястье все еще кровило. Упав на четвереньки, я стала лихорадочно собирать снег в пухлый ком. Снежинки, намертво разобщенные холодом, я склеивала кровью. Я поливала ею мохнатый сноп снега, как шарик мороженого шоколадным соусом. Через какое-то время у моих ног лежал большой жуткий снежок, покрытый розовым панцирем. Надо было действовать быстро. Я только надеялась, что у моего спасаемого грешника достанет сил это понять и исполнить.
Я взяла его за руку и снова повела за собой. Прямо к цветку. Другой рукой я прижимала к груди твердый ледяной шар. Это было наше единственное оружие, единственный шанс. Если оно не сработает, то и эти шаги станут нашими последними шагами.
Стебель Привратника трепетал, как струна. Мы подошли совсем близко, белый зев вибрировал, может быть, в метре над нашими головами. “Глотка” цветка представляла собой тесную дыру, ведущую внутрь стебля. Наверное, когда он поглощает, еще живая пища скатывается вглубь шевелящимся комом, как крыса по пищеводу змеи. Обеими руками я подняла свои снежный клубок над головой и, изо всех сил размахнувшись, отбросила как можно дальше в сторону. Мне очень хотелось мысленно помолиться, но за последние несколько часов я что-то разуверилась в молитвах.
Шар описал дугу и тяжко бухнулся оземь. Привратник, привлеченный запахом крови, а, может быть, просто движением, неважно, метнулся за ним. А мы, вложив все, что еще осталось у нас, в эти несколько союзных секунд, бросились к трещине. Хотя бросились - слишком легкое слово. Выворачиваясь наизнанку, мы карабкались сквозь снег; свет вытекал из трещины, свет, наша награда. Кажется, мы кричали.
Уже протискиваясь сквозь зараставший разлом, я оглянулась. Цветок все еще рылся носом в снегу в поисках вкусного лакомства. Основание его стебля находилось совсем рядом, и я увидела, что оно покрыто пестрой собачьей шерстью.
Шаг - и мы ухнули в темноту. Мы не падали, мы словно застыли в ее толще. Темнота казалась огромной. Что-то двигалось в ней, и это что-то было древнее, чем звезды. Последнее в этот День озарение дало мне знать, что сейчас мы находимся там, где ждут своего часа еще не оформившиеся мысли и желания. Пространство не проявленной воли - так я назвала бы это, если бы у меня еще оставались тогда силы подбирать имена.
...Первым стал слепящий свет. Вторым - ощущение земли под ногами. Третьим - шокирующее тепло, которое охватило нас, как пламя. Когда зрение вернулось, мы обнаружили себя стоящими на пустой улице, где уже не осталось ни одного человека. Неподалеку на занозистом ящике сидел усталый ангел. Судя по всему, он ждал нас, потому что, как только мы обрели разум, встал, призывно махнул рукой и пошел прочь. Мы последовали за ним. Улицы вокруг были абсолютно безлюдны, на дорогах, как больные птицы, стояли, раскинув крылья в стороны, автомобили. Везде валялись вещи. Совсем недавно многие из них представляли какую-то ценность, теперь они превратились проста в мусор. Так странно было не слышать никаких звуков!.. Мы шли недолго. В мире оставался только один маршрут, одинаково короткий для всех: в итоге мы оказались все перед тем же трехцветным дворцом. Поток людей, вливавшийся в ворота, заметно ослаб, День близился к вечеру. Мы вошли в шумный зал и ангел провел нас к знакомому мраморному столу.
Бог едва глянул на нас. И отлично, потому что сейчас, когда в моих венах почти не осталось крови, я не выдержала бы его взгляда. Мы стали для него своеобразной передышкой. Некоторое время судия размышлял о чем-то, уткнувшись взглядом в стол и машинально щелкая пальцами. Несколько раз меж священных перстов , как искры, проскочили маленькие, яркие, пушистые галактики. Затем бог кивком приказал нам идти к лестнице, и наш ангел проводил нас. По пути он небрежно мазнул краем рукава по моему многострадальному запястью, и рана исчезла.
Мы ступили на лестницу. Последние клочья адской тоски развеялись. Я не знаю, что ждет нас там, наверху, говорят, вечное блаженство, но нам еще предстоит это выяснить. Я знаю одно - теперь я действительно это знаю.
Есть тупики. Есть ужас. Наверное, есть блаженство. И есть забвение, которое либо болью, либо восторгом может заставить тебя отказаться от чего-то, что тебе дорого. Но существуют также вещи, которые находятся вне власти забвения, выше которых нет ничего. И сейчас, поднимаясь по Лестнице в Небо, я несу с собой полное сердце.

---

Жизнь дает много тем для размышлений. но мало — времени. (Владимир Семенов)

ПРОМЕТЕЙ
Ты - живая пища моя. Я буду истязать тебя гнутым клювом, я разрою твою грудь и достану, как клубень, сердце. Я буду пожирать его снова и снова, а оно снова и снова будет возрождаться. Я буду греться в твоей крови, я завернусь в твою кожу, словно в индейское одеяло. Я выстелю ложе шумными волосами твоими. Ты - пища моя, чтобы поддерживать во мне жизнь. Неиссякающая пища, как влага из родника. Я буду плакать над твоим упрямым молчанием.
*****

33
Восход. Спелый, цветом налитый. Все оттенки красного - полный восток. Утопиться в багряной вечности, уснуть авалонским заколдованным сном... Нет. Шум уже поднимается в небо, как туча птиц, отвоевавших трещотки у гремучих змей, будоражит. Смелеет свет, мельчает прохлада. Струйки шагов на улицах уже сливаются в крепкие потоки. Дворники без страха - так служители зоопарков не боятся привычно входить в звериные клетки - отбирают у ветра ночные игрушки. Он отдает. За день ему надарят еще.
Шаги уже сливаются в реки. Тени заползают под вещи, словно боятся загореть. Невидимые демоны суеты юркают туда-сюда, постепенно входя в раж. Слабые облака, последние остатки армии утреннего холода, капитулируют. Надувается солнце.
..Жара. В белый зенит больно смотреть, и те, кто отваживается, быстро опускают глаза, получив свое наказание. Шум осатанел, запах пыли - как запах серы. Шаги давно обратились в топот водопадов. Демоны суеты кидаются под ноги прохожим, вытаскивают из их карманов кошельки, заставляют людей превращаться в толпу, кричать злые слова, глотать дым и верить, что это будет вечно.
И тут солнце начинает сомневаться. Его знобит, и асфальт теряет немного тепла. Облака, откуда-то издалека заметив сомнения, неприметно возвращаются на край горизонта и занимают выжидательную позицию. Добреет свет. Уже смеют тени. Демоны суеты устают и садятся на теплые бордюры, лишь изредка бросая в очередную жертву камешки. Замедляется темп. На западе появляется искусительная дымка, которая приглашает солнце прилечь. И оно сдается.
Так начинается закат. Красным наливается запад, как нежная кожа после удар. Облака, первые разведчики ночной прохлады, отбрасывают опаску. Растут и принимаются любовно касаться друг друга тени.
Запад мешает бордо с апельсиновым соком, окна перебрасываются отраженным закатом. Ручьи шагов теряют неистовую силу, теряет силу свет. Демоны суеты, горбясь, разбредаются на ночлег в глухие скверы, их подгоняет спокойный ветер. По красному медленно разливается синь. Смирное солнце, тяжелый шар, сейчас выдает всю свою простую суть: это- звезда., и не больше. Облака, уже видя оттуда сверху идущую ночь, похожи на собак, которые виляют хвостами. Ручьи шагов распадаются на струи. Шум стихает, как паника. Край солнца, яркая перевернутая лодка, тонет после оверкиля, и луна прокалывает бежевые остатки заката. Скорая на расправу темнота подминает последний свет. Штиль.
Спать авалонским очарованным сном до тех пор, пока...
****

Я ищу в тебе недостатки, занимаюсь экзорцизмом, пытаясь - на время - изгнать тебя из меня, убоясь твоей абсолютной власти. Но имя тебе - легион.
Юго-западный ветер сегодня сырой и свежий, и самое лучшее в нем - что его не нужно готовить, прежде чем есть, чем наслаждаться. Его едят сырым.
Ты спишь сейчас. Твои раскинутые в стороны руки похожи на взлетные полосы.
Декабрь.
*****


НИКОГДА
Я люблю тебя.
Сколько ангелов может уместиться на острие иглы?
Я люблю задавать вопросы. Дурная привычка. Я порождаю целые резервации несчастных вопросов. Они ущербны, они проклинают меня, у них нет надежды. Они бездетны: у них никогда не будет ответов. Я адресую их повыше в небо. Там так холодно, я знаю…
Сколько смертей умещается на острие меча?
Я смотрю. Я вижу. Я вглядываюсь в лица людей, уношу с собой слепки чужих образов. Я смотрю на сомкнутые руки мужчины и женщины, на обыденную истину, которая принимает очень четкую форму в теплой полости меж двух переплетенных ладоней. Я задаю вопросы. Я никогда не смогу понять, почему четыре миллиарда девятьсот девяносто девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять человек являются для меня незнакомцами, близкими друзьями, кумирами, врагами, вождями, шутами, вещами, просто двуногой плотью и лишь один, вдруг, - смыслом. Почему этот единственный- ты. Почему в глазах одного человека мы видим пронзаемую розами вселенную в то время, как все другие люди – не более чем детали сумбурного космического интерьера. Почему ты? Я видела более чистые глаза, более красивые тела, более совершенные пальцы, более изысканные губы. Я никогда не пойму, почему тебя нет со мной и –снова “никогда” – не будет. Никогда. Икогда. Когда. Огда. Гда. Да. А. Я достаю “да” из “никогда”. Мои голодные вопросы дерутся за этот скудный ответ, и я устала разнимать их.
Больно ли солнечным лучам падать на мир? В мире так много острых предметов.
Я люблю тебя. Я никогда не увижу тебя. Черный, страшный голубь топчется у моих ног, запрокидывает трясущуюся голову в эротическом танце, метет хвостом землю. В его утробной трели без конца повторяется : “никогда, никогда, никогданакогданикогда”... Юродивый демон, я видела, как он ел несвежие звезды!
********

Я любопытна. Я люблю тебя. Ах, как я любопытна; голод заставляет меня смеяться и выть. Я не могу познать тебя. Тело твое в отметинах от событий, душу твою, всю в тенях. Не дотянуться. Не открыть, не ранить... Расстрел без повязки на глазах, и время замерло в тот момент, когда усердные пули ворвались под кожу. Замерло замертво, и вот, я останавливаюсь. Чтобы раздавить на щеке слезу. Я плачу искусно, мало кто плачет лучше. Это любопытство научило меня, то самое, которое я никогда не смогу накормить.